«Каждый раз, когда очередной друг срывался и хамил мне, я отводила глаза с потекшей подводкой в сторону, отворачивалась, и думала: ты мой друг, ты можешь говорить мне все, что угодно, но я всегда буду улыбаться тебе и душить собственное раздражение ржавой цепью. Я всегда буду рядом, буду отвечать, буду поддерживать. Ты — мой друг, и уже оттого ты — лучший, каким бы ни был!
А потом уходила слушать свою тезку — Lera Lunn и внутренне умирать.
Мораль проста: дорожить кем-то нужно уметь — во всех смыслах, а он тут не один »

— Ну да, у нас теперь любой, кто хоть раз до блевотины в ЦДЛ нажрался, поэт. В наше время не так было…
— Папочка, в ваше время нужно было нажраться два раза, — заметила Анка.

Он видел то, чего не видели другие, и не просто видел, но изображал увиденное так, что зрители, хотели они или нет, больше не могли закрыть глаза на то, что показал художник. В последней из своих «Записок из Академии» Рёскин назвал это свойство его живописи «рэдклиффовским обманом чувств»

Мимо прошли две дивно красивые мулатки в крохотных купальниках, а потом такой же красивый бугрящийся мышцами мулат — и я подумала, что пороку, наверное, тоже есть скромное место в социалистических буднях.

Иногда что

— Постой, — сказал он Архипу, — кажется, второпях я запер двери в переднюю, поди скорей отопри их.
Архип побежал в сени — двери были отперты. Архип запер их на ключ, примолвя вполголоса: «Как не так, отопри!» — и возвратился к Дубровскому.

Счастье — это постоянный труд, ибо решение проблем — это постоянный труд, и ответы на сегодняшние проблемы закладывают основу для проблем завтрашнего дня. Подлинное счастье наступает, лишь когда вы находите проблемы, которые вам нравится иметь и решать.

Характер страны — это усредненный характер ее жителей. Сила страны — это сумма характеров ее жителей.

— Лазарус, если бы вы не проявляли своей глупой подозрительности, можно было бы облагодетельствовать обеих женщин и оставить каждой на память по младенцу. Вам это не стоило бы особых усилий.
— Никаких детей. Я их не бросаю. Беременных женщин тоже.
— Простите. Я усыновлю еще в чреве любого младенца, которого вы зачнете. Пусть Минерва внесет этот пункт, а?
— Я сам могу прокормить собственных детей! Всегда мог

Пока человек не готов услышать, пока в нем самом не созреет вопрос, жажда ответа, жажда действия, изменений, шага — толку все равно не будет. Когда же это произойдет — самое простое слово может запустить машину.

…Чем бы ты ни жил, все равно это — Жизнь. И надо помнить об этом, когда встречаешь бывшего одноклассника и он говорит: «Так вот, в нашей последней экспедиции на Конго…» — или другого, который говорит: «Что ты, у меня жена-красавица и трое ребятишек, такие…» Ты должен помнить об этом…

Мари с удивлением смотрела на невысокую полную старушку в ситцевом платье и в тапочках, с шалью на плечах и в очках, низко сидящих на носу.
-Неподходящий образ для знаменитой писательницы, верно?-поинтересовалась Берта Мур.-Наверное, вы думали увидеть шикарно одетую женщину с непревзойденной прической и на каблуках, но, дорогая моя, никогда не любила стереотипы,-добавила она, приглашая девушку сесть.-Да, сначала я старалась оправдать ожидания толпы, ходила на всякие мероприятия, светские вечеринки, званые ужины, а потом вдруг подумала:"Да зачем мне все это?"

Если сильно любишь, становишься достаточно уязвимым. Любящий человек, очень многое не замечает, или же замечает, но придаёт этому совершенно другое значение. И это, к сожалению, неизбежные издержки большой любви… Найти в себе мудрость оптимально дозировать это великое чувство — всё равно, что открыть наполовину шире глаза или услышать окружающий мир на порядок громче… Но это понимание, приходит к нам с опытом, причём обязательно и исключительно только со СВОИМ… Сколько бы нам не рассказывали, что бы мы не читали (в том числе и эти строки), но если своим сердечком не прошлись по напильнику любовных перипетий, если не оказывались в роли наказанного этой самой НЕВЕРОЯТНОЙ, ВСЕОХВАТЫВАЮЩЕЙ, ОСЛЕПЛЯЮЩЕЙ И ОГЛУШАЮЩЕЙ ЛЮБОВЬЮ — ничего не поймёте да и вряд ли, согласитесь с этими словами… Хотя может это и к лучшему… Кто его знает…

Начитавшись расстриги Бодлера, я полагал, что в искусственном раю путника ждут таинственные и прохладные сады невыразимого наслаждения…
Действительность, однако, меня шокировала — наркотики оказались просто ядами, убивающими мозг. По-детски распустить в глюкогене пару монет было и то интересней — убогая, мимолетная и казенно-оптимистическая эйфория, как я с высоты своего юношеского нигилизма классифицировал наступавшее вслед за этим состояние, нравилась мне куда больше, чем прыжки в кишащую червями клоаку наркотического транса

«Ты равно горяч духом, Убертин, как в любви Христовой, так и в неприятии зла. Я только хотел сказать, что мало чем отличается жар Серафимов от жара Люцифера, ибо и тот, и другой воспаляются в невыносимом напряжении желания…»

«Нет, разница есть, и я ее чувствую! — вдохновенно отвечал Убертин. — Ты скажешь, что и от вожделения добра до вожделения зла один шаг: оба суть вожделения. Это неоспоримо. Однако есть великая разница в предмете вожделения, он легко различим. Тут Господь, там диавол».

ОН: Дамы, вы слишком серьезны. Вы молчите зло, а вы молчите мне непонятно, и не одна из вас не подумает — какая прелесть, какой абсурд! Когда аресты проходят так? И, может, вы правы, это не совсем арест, это может стать увлекательнейшей беседой…

Всплыло на поверхность «острое и агрессивное желание раз и навсегда разобраться, в чем же мы, господа, участвуем».

Почему нам что-то постоянно мешает выбирать счастье?
Быть несчастливым несложно. Для этого не нужно искать причину, достаточно пойти за толпой, вечно недовольной и слишком заземленной. Станешь как большинство, которое только и делает, что выставляет миру претензии.
У несчастливой жизни один вкус — горький, вяжущий. Как у незрелого миндаля.
Всегда разное на вкус счастье требует труда. Оно не придет, пока отлеживаешься на диване, надо хотя бы встать, открыть дверь.
Проложить путь к счастью нелегко. Нет единого маршрута, всем подходящего трафарета.
Обязательно будут ошибочно снятые мерки.
Это нормально, таков процесс — не бросай на половине.

Мы с тобою — городские чайки,
Мы давно забыли запах моря,
Мы вдвоем летаем над помойкой
И кричим: «Мы чайки, чайки, чайки!!!»

От ненависти до любви — один шаг. Но от тошноты до любви — сто лет на бегемоте.